Евреи в царской России. Сыны или пасынки? - Страница 153

153

И разговор следует вести с 1820-х годов, поскольку уже тогда имя знаменитых «миллионщиков» было на слуху в России. Русский мыслитель П.Я. Чаадаев в письме к брату М.Я. Чаадаеву из Парижа от 1 апреля 1824 года заметил: «Штиглиц первый банкир в Петерб[урге], а Ротшильд – первый в свете, что, полагаю, сказывал тебе несколько раз К[нязь] Шаликов». Надо отметить, что если уж чувствительный «Вздыхалов» – П.И. Шаликов упорно твердил о таком «прозаическом» предмете, как капиталы Ротшильда, вопрос этот был тогда весьма злободневен. Вот и граф Ф.В. Ростопчин, проживший восемь лет за границей, аттестовал Ротшильда одним из «трех лиц, правящих ныне Европою», причем почитал «благодатью небесной» свою финансовую независимость от него.

О том, что богатство Ротшильдов было общеизвестным в самых широких кругах, свидетельствует эпизод из «Table-talk» A.C. Пушкина, где фигурировало имя банкира. В миниатюре «О Дурове» (1835) рассказывалось о том, что городничий из Елабуги, дворянин Дуров, помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Все возможные способы достать их были им придуманы и передуманы. «Иногда ночью в дороге, – рассказывал A.C. Пушкин, – он будил меня вопросом: «Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?» Дуров хладнокровно рассматривал способы кражи ста тысяч и один за другим отвергал их как неудобные. И тогда Пушкин, как саму собой разумеющуюся, высказал мысль: «Вы бы обратились к Ротшильду». Оказалось, что и Дуров давно уже обдумывал такой экстравагантный вариант. «Да видите ли, – говорит он Пушкину, – один способ выманить у Ротшильда сто тысяч было бы так странно и так забавно написать ему просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но столько трудностей!». Автор книги «Муза и мамона» (М, 1989) A.B. Аникин назвал эту идею Дурова блажью и «дворянским чудачеством». Но любопытно то, что Ротшильд представлялся им человеком, живым, с юмором, к которому можно было найти подход, дабы выманить желаемую сумму.

Отметим важную особенность общественного восприятия Ротшильдов российским обществом – на раннем этапе, безусловно, превалировал интерес к феномену «миллионщика», об этнической же их принадлежности говорилось вскользь, либо не упоминалось вовсе. Журнал «Московский телеграф» (1826) назвал Ротшильдов «без сомнения, первыми богачами Европы» и подробно рассказал об основателе династии, отмечая его «честность и расторопность». И далее о банкирах в двух словах: «Они иудеи». Если учесть, что в словесности и журналистике того времени пренебрежительная аттестация «жид» была общепринятой, это говорит о высокой оценке знаменитого банкира, который никак не ассоциировался с его запертыми в черте оседлости российскими соплеменниками.

В «Биографическом известии о братьях Ротшильдах», опубликованном в «Московском вестнике» (1827), сообщалось, что банкирский дом «беспримерно отличается… по дальновидным соображениям, предприимчивости, верной оценке людей и соотношений», что братья «вышли из границ обыкновенного крута действий, соделались великими, цветущими, и в некотором отношении даже сильными». Что до их национальности, то говорится об этом туманно, с экивоками (в одном только месте, рассказывая о Ротшильде, автор замечает: «он принужден был определить себя на ученое звание, что и теперь еще в обыкновении между бедными Евреями в Германии»). Причем уважение вызывает у журналиста даже то, что Ротшильд-старший заставил детей «произнести обет никогда не переменять своей религии». Религия здесь не поименована, но речь-то идет об иудаизме, который отнюдь не привечался в России.

Завидную веротерпимость к миллионеру обнаруживает и репортерская заметка в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1839). Здесь рассказывается сразу о двух Ротшильдах – бедном однофамильце богатея и самом банкире; но «жидом» назван только первый, другой тактично аттестуется его «единоверцем». Сюжет таков: жена бедного торговца Иосифа Ротшильда, отправившегося в Вену на заработки, посылает ему письмо о рождении сына, которое по ошибке попадает к его богатому тезке. Сей добрый миллионер тут же отправил бедной женщине loo флоринов, а затем пригласил к себе в дом и самого бедняка. «Не печалься, мой друг, – благодушно сказал ему банкир, – я буду воспитателем твоего сына и покровителем на дальнейшем поприще его жизни. Веди себя честно и надейся на меня как на лучшего друга и единоверца». В заключении сообщалось: «Банкир Иосиф Ротшильд известен в Вене своими благодеяниями. Он помогает каждому попавшему в нужду и бедность человеку, несмотря на религию его».

Об особом статусе Ротшильдов свидетельствует и высокая оценка его личности литератором Ф.В. Булгариным. Он и сам признавался, что «не жаловал жидов», в романе «Иван Выжигин» (1829) вывел омерзительные еврейские типажи, при этом обвинял польских иудеев в «гнусном шахерстве». И все же подчеркивал, что «чтит Ротшильда, умевшего снискать общее уважение».

И его литературный друг Н.И. Греч тоже относился к Ротшильду с большим пиететом. О «неопрятных евреях» говорил уничижительно, а вот о знаменитых банкирах, которых знал лично, напротив, благодушно и даже несколько заискивающе. Неаполитанского Ротшильда он назвал «почтенным человеком с преумной физиономией», который смотрел на него с «невыразимым удовольствием». Их беседа о красотах Италии была жива и занимательна. «Несказанное умиление» испытал Греч и при посещении конторы парижского Ротшильда. Услужливый миллионер помог ему заполучить новую книгу из Гамбурга. «Для банкира первая обязанность угождать публике и быть ей полезным, – галантно сообщил он русскому писателю, – перевод ваших пяти франков в Гамбург для меня такое же дело, как и перевод пяти тысяч».

153