Евреи в царской России. Сыны или пасынки? - Страница 75

Кто же были эти ученые школяры, получавшие поддержку «еврейского помещика»? Прежде всего, видные интеллектуалы и книжники, и среди них первые еврейские просветители в России. В Устье построил лабораторию и проводил химические опыты раввин Барух Шик (1740-1812). Комментатор сочинений Маймонида и переводчик «Элементов» Эвклида на иврит, он с благословения Виленского гаона горячо пропагандировал светские знания, гневно бичуя противников просвещения. Он задался целью «отпарировать гордые насмешки других народов, которые упрекают [евреев] в невежестве и пренебрежении науками». Шик являл собой тип ученого-энциклопедиста, соединив в себе самые привлекательные черты недюжинного математика, астронома, естествоиспытателя, врача и популяризатора науки.

Еще один гость Цейтлина – известный педагог Менахем Мендл Лефин (1741-1819). Он приехал в Устье, отказавшись от преуспеянья в поместье князя Адама Чарторыйского в Миколаеве. А все потому, что его привлекла возможность «просвещать народную массу и поучать ее мудрым наставлениям». Но в своем понимании просветительства он решительно расходился с Гаскалой: пытался нести в народ знания на разговорном еврейском языке, который германские маскилим пренебрежительно называли «жаргоном» и «презренным наречием кухарок» (он перевел на идиш и напечатал «Притчи» Соломоновы). В бетга-мидраше Лефин написал главный свой труд «Хешбон ха'нефеш» (Самовоспитание, 1808). Традиционные взгляды на иудаизм сочетаются здесь с духом эпохи Просвещения (он, в частности, опирается и на моралистические постулаты Б. Франклина). Излагая основы еврейской религиозной этики, автор прибегает к ярким примерам из области естествознания. Согласно Лефину, моральное удовлетворение человека достигается от сознания творения им добра, от проникновения в тайны природы. Евреи, утверждал он, первыми в истории человечества поняли, что высшее признание Бога зиждется не на страхе и боязни, а на любви и доверчивой преданности. Правилами нравственности по Лефину руководствовались в своих статутах многие еврейские общины Галиции и Подолии, где образовались особые братства его последователей.

В Устье обосновался и знаток ивритской грамматики Нафтали Герц Шульман (1830). Он был полиглотом и настолько овладел русским языком, что писал на нем и стихотворные сочинения. Шик был озабочен составлением фундаментального словаря, который, помимо древнееврейских слов, должен был заключать в себе слова из Талмудов, Таргумов, Мидрашим и Зогар. По-видимому, именно в стенах бетга-мидраша у Шульмана зародилась мысль основать еженедельное периодическое издание на иврите (по примеру журнала берлинской Гаскалы «Меасеф»). Он мечтал о возможности «распространить в [еврейской] массе полезные сведения по языкам, математике, географии, естествознанию и другим областям знания». К сожалению, издание осуществлено не было.

В бет-га-мидраше нашли себе приют и сторонники вполне ортодоксальных взглядов. Иегошуа дал кров ревнителям патриархального благочестия раввинам Менахему Нахуму и Элиэзеру из Слонима, занимавшимся составлением комментариев к Талмуду. Работал здесь и видный талмудист Вениамин Ривелес (1813). Ученик Виленского гаона, он, подобно древним ессеям, вел аскетический образ жизни. В Устье он собрал уникальный гербарий и составил глоссы к Библии и Талмуду (Гевии Гевиа Ха-Кесеф, 1804). (Бытие 44)

Цейтлин всемерно поддерживал и образовательные проекты миснагдим. В 1803 году, когда было решено открыть в Воложине иешиву, он не только сам пожертвовал средства на ее строительство, но и побудил это сделать многих еврейских филантропов.

Однако мысль о постепенной интеграции евреев в Российскую империю (историк называет это «умеренной аккультурацией») долго не оставляет его. Характерно, что и своего внука, Гирша Перетца, он обучает не только Еврейскому Закону и ивриту, но арифметике, геометрии, алгебре и – особенно углубленно! – русскому языку, для чего приглашает в менторы некоего Сенявина.

Удар по ассимиляторским надеждам Цейтлина нанесло утвержденное Александром I «Положение об устройстве евреев» 1894 года, когда за иудеями была официально закреплена черта оседлости, сохранялся запрет на аренду и покупку земли, им возбранялось жить в деревнях и селах, нести государственную службу и т. д. Иегошуа разуверился в самой возможности культурной и политической реформы еврейства. Тем более, что горькие плоды ассимиляции, как то – забвение национальных традиций и крещение, ему довелось вкусить и в своем собственном доме. Одна из его дочерей в 1798 году сбежала с полковым лекарем Капелло, прихватив и часть отцовского имущества, и приняла католичество. Напрасно Цейтлин в попытке вернуть отступников задействовал старые связи в высших сферах – власти взяли сторону христиан-неофитов, и ему пришлось смириться со своей потерей.

А.И. Перетц

Под конец жизни разочаровал Цейтлина и любимый зять Абрам Израилевич Перетц (1771-1833), бывший его правой рукой в финансовых делах. Обосновавшись в Петербурге и преуспев в коммерции и предпринимательстве, Перетц все более отдалялся от своих еврейских корней, а после кончины жены Сары-Фейгеле крестился по лютеранскому обряду. Горечь была тем сильнее, что Иегошуа воспринимал Абрама как свое alter ego, ведь как и у самого Цейтлина, способности талмудиста сочетались в Перетце с деловой хваткой коммерсанта (впрочем, финансовый гений Перетца не знал себе равных: зять многажды превзошел тестя). Но более всего удручало Цейтлина то, что его дорогой внук Гирш, воспитанный в имении Устье, принял протестантизм и нарекся Григорием Абрамовичем.